Кому нужна нейрохирургия / А. Тарасов - 1967
Тарасов А.
Скачать:
1. ОПЕРАЦИЯ «НЕЙРО»
Если собрать воедино, обобщить и обработать все слухи и легенды по интересующему нас вопросу, то дело предстанет примерно в таком виде.
Восьмого апрели 1965 года группа неизвестных захватила одну из опeрационных республиканской клинической больницы имени Пирогова. Захватчики имели целью прооперировать покойника, похищенного из больничного морга. Покуда в дверь ломились представители администрации (дверь была заложена стулом), операция совершилась, покойник ожил, бросился к выходу и был таков. Возмущение сменилось восторгом, послышались аплодисменты. Таинственный оператор раскланялся и снял марлевую маску. Все узнали честного хирурга Волобуева, известного призывами (в основном, безответными) открыть отделение нейрохирургии. И тут-то, когда он этим криминальным способом поставил медицинскую общественность перед фактом чудесных возможностей нейрохирургии, начальство махнуло рукой: будь по твоему, Юрий Михайлович.
История захватывающа. Но поскольку моей задачей является информировать читателей, а не дезинформировать, ее придется прервать.
Нейрохирургическое отделение действительно было образовано в апреле 1965 года. Но его создание шло по с пути скорее бюрократическому, чем героическому. Слово «бюрократический» звучит здесь не в обидном значении, а так – в номинальном. То есть писались бумаги, спускались директивы, возникали запросы, на них ответы, потом ответы на ответы... Тихая кабинетная суета была порождена приказом Минздрава СССР № 129 от 20 марта 1962 года. Он предписывал создать в Туркмении нейрохирургический стационар на 60 коек и отмечал совершенное отставание республики в этой области медицинского обслуживания.
Дело кончилось тем, что тихо и мирно, без всяких ковбойских штучек нейрохирургам дали тридцать коек, операционный блок, и они занялись своим делом без надобности зачем-либо закладывать дверь ножкой стула.
Шутка шуткой, но любой из нас знает, что для появления дыма должно произойти какое-то горение. И если история с насильственным захватом является чистым преувеличением людской молвы, то горение это всё-таки должно иметь место. Попытаемся его найти.
Обидное заключается в том, что традиция туркменской нейрохирургии не заслужили тех скептических выводов, которые содержатся в упомянутом приказе союзного министерства.
Календарь этого сложнейшего хирургического искусства ведётся у нас с 1935 года, на его счету сотни операций, с которыми связано имя профессора Смирнова.
1938 год. Заведующий кафедрой факультетской хирургии ТГМИ профессор И. В. Григорьев одним из первых в мире производит пластику дефекта черепа пластмассой.
В войну Туркмения становится одним из крупных центров нейрохирургической помощи раненым фронтовикам. В операционном журнале Бориса Леонидовича Смирнова с 28 января 1942 г. по 8 мая 1946 г. отмечено 149 только крупных операций. «В том числе 9 – по поводу опухолей головного мозга, 5 – опухолей спинного мозга, 17 – протрузий межпозвоночных дисков». Кстати, последний вид операции впервые в СССР произведён именно в Туркмении, именно профессором Смирновым – 11 июля 1944 года. Институт неврологии и физиотерапии, которым руководил профессор, всё более развивал научную и лечебную деятельность. Всё складывалось так, что к моменту четкой профилизации нейрохирургии среди остальных хирургических дисциплин Туркмения должна была оказаться не хуже остальных. Но всё вышло иначе после трагической ночи в октябре 1946 года.
...Трое суток профессор Смирнов оперировал пострадавших ашхабадцев. Это была самодеятельная операционная на площади Карла Маркса. Как и в войну, искусство нейрохирургии было особенно остро необходимо людям.
Но институт разрушен – и база нейрохирургии, созданная десятилетием кропотливого труда, погребена под обломками. Еще несколько лет профессор проводит одиночные операции, но возраст уже не позволяет ученому начать трудный и во многом драматический путь вторично.
Через четырнадцать лет после землетрясения приказ № 129 застаёт туркменскую нейрохирургию в состоянии более плачевном, чем на утро после трагедии. Ни одной лечебной нейрохирургической койки, ни одного специалиста с нейрохирургическим образованием.
Естественно, перед врачом, избравшим нейрохирургию (у Волобуева она была увлечением, которое зашло слишком далеко и сделало его профессионалом), лежит два пути. Либо подаваться за пределы республики и мирно работать в одной из специальных клиник, либо по уши увязнуть в оргвопросах с целью создания в Туркмении базы нейрохирургической помощи. И он увяз. То есть, как принято выражаться приподнятым штилем, загорелся. И, несмотря на то, что отделение создано, будет гореть еще изрядно долго.
Чтобы само понятие «нейрохирургия» не казалось чересчур отвлечённым, я его поясню, как могу. Юрий Михайлович Волобуев вводит в курс дела примерно так: «В Ленинграде, в золотых кладовых Эрмитажа, среди прочего есть ваза из скифского кургана. На этой вазе занимательный рисунок. Лежит плашмя скиф, на руках и ногах у него еще по скифу, а последний ковыряет бедняге затылок. Надо полагать, это трепанация – обработка травмы черепа – а руки и ноги держат, чтобы раненый собрат не дрыгался от боли. Вот вам и нейрохирургическая операция».
Потом я слышал лекцию, читанную Юрием Михайловичем для врачей-курсантов (он ведет кафедру усовершенствования). Он посвящал их в тему «черепно-мозговая травма».
«Взять, к примеру, Троянскую войну... Троянцы греков сверху, со стен – стрелами. Вот вам колотые травмы греческих голов. А те, в основном, мечами – это уже рубленые. Потом идут шпаги, палаши. Потом китайцы изобретают порох, и способные европейцы мигом приспосабливают его для стрельбы. Пошли травмы дырчатые. (О ядрах мы не говорим, после ядр уже ничего не останется). Первая мировая ударила по пехоте осколками артснарядов. Снова что-то новое. В минувшей войне большинство травм – осколочные. Гораздо меньше от пуль и почти нет от холодного оружия…»
2. ВОЗЬМЕМ ПО ОДНОМУ ПРИМЕРУ
Как видно, многострадальная человеческая голова всю историю подвергалась колотому, рубленому и дырчатому травмированию. Сейчас войны вроде миновали, и битых черепов поубавилось. Но я хочу подчеркнуть, так сказать, причинность нейрослучаев.
Итак, в республике сегодня имеется тридцать нейрохирургических коек (плюс шесть, которые Волобуев выкроил из служебных помещений, оставив для персонала лишь ординаторскую). Нейротравмы же составляют до 35 процентов всего травматизма – даже для них 30 коек ин почти двухмиллионное население республики – жалкое количество. А с травмами в отделение ложатся семьдесят пять больных из ста.
Марыйский тракторист с проломанным черепом. Ранение получено на работе. Ему сделана пластика – проще говоря, отверстие в черепе заделано плексигласом. Это была одна из сложнейших пластик в практике Волобуева.
На предприятии пострадал ташаузский парень – перерезаны сухожилия и нервы, управляющие кистью правой руки. С двадцати трек лет ему грозила инвалидность. 3aв. отделением Исмаил Рустамов искал концы в изрубцованных тканях. По кропотливости, этой операции почти нет равных. Сшита дюжина обрезков – рука будет действовать.
Проходим дальше по палатам. Мальчишка-школьник. За легкомысленное лазанье по крышам поплатился разбитой об асфальт головой. Он накануне выписки. Что касается подростков, то в операционном журнале мне бросилось в глаза несколько случаев.
Измайлов Сергей, 9 лет. Проникающее огнестрельное слепое черепно-мозговое ранение. (Выписан в декабре 1965 года).
Горячев Володя, 15 лет. «Проникающее огнестрельное ранение левой теменновисковой области». (Выписан через 2,5 месяца после операции Рустамовым).
Не всё кончалось благополучно. Иногда врачи уже ничего не могли сделать. Но что это за «проникающее огнестрельное»? А это «самопалы» – трубчатые пугачи, популярные среди мальчишек и кажущиеся нам порой безвредной забавой.
Так нейрохирургия исправляет промахи нашей воспитательской деятельности.
...Лежит фронтовик с рубцами на мозговой оболочке. След ранения. Двадцать с лишним лет мира не были для него покоем. Эпилептические припадки, дикая головная боль, потеря памяти. Избавление – в операции. Мне не кажется, что это исключительный случай при нынешнем составе населения страны.
...Соседствуют дружинник, получивший удар ножом в схватке, и забулдыга, на голове которого разбилась бутылка партнера. Ещё одно отражение общественных столкновений на практике нейрохирургов.
...Неподвижен борец со сломанным позвонком. Самбо, конечно, не лото...
Еле дышит разбитый в лепешку мотоциклист…
Вот несколько характерных случаев, а за один только 1966 год в отделении побывало 468 неудачников (напоминаю: 75 из 100 – с травмами).
Представим: когда-нибудь развитие производства покончит с производственным травматизмом. Общество разделается с антиобщественным элементом, и холодное оружие перестанет фигурировать в историях болезни. Служба безопасности движения ликвидирует возможность транспортных аварий. Мы научимся воспитывать наших десятилетних разбойников, и они знать не будут пугачей, рогаток и чердачных похождений. Возможно, даже самбисты найдут средство предохранять свои шейные позвонки. Если не будет новой войны – иссякнет и наследие минувшей.
Словом, нейрохирургия сможет углубиться в саму себя, обратиться к заболеваниям, связанным лишь с природой человеческого организма и его нервной системы, Сегодня же она должна войти в комплекс общественных и экономических мероприятий, обусловленных социальными мотивами.
3. НУЖЕН ТАЛАНТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК
Я спрашиваю у медиков, что необходимо врачу для этой работы. Мне называли и то, и другое, и третье, но всегда совпадало одно: энтузиазм или даже, по утверждению некоторых, фанатизм. «Нужно быть энтузиастом нейрохирургии». «Нужно быть фанатиком нейрохирургии».
Почему фанатиком? Говорят, что это сложнейшая из хирургических дисциплин. Оперирование мозга головы и позвоночника, трепанации черепа, восстановление нарушенных участков периферийной нервной системы... Все эти наши ушибы, переломы, порезы, опухоли рождают десятки видов операций. Для хирурга это максимум терпения, максимум осторожности, максимум смелости, максимум точности и бог знает еще какие качества в их максимальном проявлении.
На втором этаже правого крыла большого корпуса общей хирургии работают четверо врачей, пустившихся в эту дальнюю дорогу риска и напряжения.
Естественная реакция человека, которого в три часа ночи поднимают из-за дурака-пьяницы, получившего бутылкой по голове – скорее всего, раздражение. Хирург, выезжающий по экстренному вызову, не имеет права на естественную реакцию. Он должен отреагировать профессионально – то есть заинтересованно и доброжелательно. Мне кажется, усмирить свои чувства иногда трудновато даже при полном понимании норм врачебной этики и согласии с ними. Кроме этого понимания важен талант человечности. Можно быть талантливым хирургом. Еще лучше быть разносторонне одарённым человеком. В Волобуеве эти свойства счастливо сочетаются.
Но есть ещё третий талант – талант человечности. Мне кажется, именно потому, что Волобуев им обладает в полной мере, в нейрохирургическом отделении – участке нервотрёпном, напряжённом – царит атмосфера уравновешенности, творческой сосредоточенности и оптимизма. Это очень важно хотя бы по той простой причине, что больному, обременённому своими тревогами нужно видеть на лице врача неподдельное спокойствие, дружелюбие и сочувствие. Малейшая тень вчерашней размолвки или сегодняшнего ожидания камнем ложится на психику больного, этот чуткий локатор настроения.
Я видел как приходится нести врачу свое спокойствие. Санавиаторский ЯК-12 прилетел в Дарвазу по срочному вызову местной больницы. То ли радиограмма была не точна, те ли в больнице не слишком надеялись на скорый прилет врача – но нам с Юрием Михайловичем пришлись изрядно попетлять по барханам – пешком и на «глазах» буровиков – между соседними поселками, больницами и медпунктами. Потом выяснилось, что мы вообще не там приземлились и надо лететь дальше.
По моим расчетам, несколько раз наступал момент, когда пора было разозлиться. На худой конец, хотя бы, как это принято, найти силы для дальнейших поисков в крепком слове!
Я не дождался и намека на раздражение. Нейрохирург вполне сердечно встретился с главврачом искомой больницы и донес ободряющую невозмутимость до того, кому она была предназначена.
Увы, лишь много позже я понял, что это не самое жестокое испытание волобуевской невозмутимости, которая ему порой очень дорого обходится, но, неизменно остается его достоинством.
Три врача отделения – ученики Волобуева со времен студенческого кружка – люди, как объясняет Волобуев, вполне проверенные и преданные. Открытие нейроотделения застало Светлану Садыкову и Ирину Соломенцеву хирургами в ашхабадских больницах, а Исмаила Рустамова – в больнице Мары. Закончив дневную работу, он собирал материалы для нейрохирургической диссертации, которую сейчас заканчивает, безвозмездно дежуря по ночам в «скорой помощи». Теперь они собрались в нейрохирургии, к теплое к ним отношение Юрия Михайловича объясняется просто. Он болеет за нейрохирургию в Туркмении, и ему ли не знать, что нейрохирургии в Туркмении не будет, пока она держится на одном Волобуеве.
Вот этих людей и представляют как горячих энтузиастов своего дела. Но есть энтузиазм, на который радостно смотреть. А есть такой, на который смотреть трудно. Тут оба.
Очень часто в беседах о нейрохирургии вместе со словом «энтузиазм» фигурирует эпитет «голый». «Они на одном голом энтузиазме такое делают!..» Мы же как будто начали приучать себя к мысли, что на одном энтузиазме, к тому же еще и голом, долго не проедешь. Так ли на этот раз?
4. «ОБОТРИТЕ ХИРУРГУ ЛОБ!»
Я видел несколько операций. В своеобразной манере веселого мастера Волобуев провел сложнейшую пластику черепа, восстановив плексиглассом поврежденный участок. Исмаил Рустамов пять часов не разгибал спины над изувеченной рукой молодого ташаузца.
На лбу хирурга обычно (а летом каково?) выступают бисеринки пота. Их становится больше, они начинают течь струйками и застилать глаза. Тогда ассистент говорит, в общем-то ни к кому не обращаясь: «Оботрите хирургу лоб». Тотчас чья-либо рука осторожно промакивает лицо хирурга салфеткой. Все знают – на операции хирург не имеет права на этот элементарный жест, как не должен тянуться за инструментом, искать стерильные салфетки, качать «гармошку» аппарата искусственного дыхания.
«Обтереть хирургу лоб» – это в общем и целом сберечь его сосредоточенность на предмете операции. Если применить этот важный принцип хирургии к судьбе нейроотделения, то обнаружится странная картина.
Представьте: хирург протягивает руку за инструментом. Рука повисает в воздухе – он идет в угол к столу, находит нужное, но тут оказывается, что скальпель и зажимы еще не побывали в стерилизаторе. Хирург спешит туда, приводит инструменты в порядок. Помыв руки, возвращается к операционному столу... Те же, кто должен «обтирать пот», наблюдают это со стороны и не нахвалятся: вот молодец, вот энтузиаст!
Может быть, не столь преувеличенно, но мне показалось, что положение нейрохирургов примерно такое. Речь идет не об операциях – на операциях у Волобуева, или Рустамова, или Садыковой, или Соломенцевой царит беспрекословная точность. И медсестра с суровыми глазами (еще бы: эти глаза такого насмотрелись, что нам в жизни не снилось) ловит не слово – движение брови оператора.
Речь идет об организации нейрохирургии и отношении к ней. По наивности я как-то полагал, что paз «нейро» – значит сложнейшее оборудование и современнейшее оснащение. Побывав на операции, я уже вынужден был спросить, чего не хватает для этого нашим нейрохирургам. Ожидал, что прозвучат труднозапоминаемые названия аппаратов. Они прозвучали – «оксигемограф», «оксигемометр», «полиграф» – приборы контроля за жизненными функциями оперируемого. Это принадлежность любой операционной – у нейрохирургов их нет. Тут могут помочь анестезиологи – они охотно это делают и вообще живут с нейрохирургами очень дружно.
Но есть веши элементарные, в круг обязанностей анестезиологов не входящие. От этого, может быть, усложняющие все дело. Ибо, как мне показалось, считается, что «Bолобуев все может – авось справится».
Он справляется блестяще. На операционном столе, как там говорят, «пироговских времен» или «для полевого лазарета, когда еще не знали, что он и для этого не годен». Короче говоря, вы понимаете, что значит после диагноза «открытый вдавленный дырчатый перелом левой теменновисочной области, эпидуральное кровоизлияние, сотрясение головного мозга, перелом правой лопатки» – что значит после такого диагноза выйти живым из больничных стен. Но вы не знаете, каких трудов стоит придать голове больного нужное положение, потому что стол отстал от хирургии лет на шестьдесят.
Я видел еще кое-что и буквально пришел в умиление. Хирург откладывает блестящий скальпель и берется за рашпиль («куплен в хозяйственном на Текинке»). Идет подгонка плексигласовой пластинки («лежал у меня один товарищ из аэропорта – у него выпросил») под размеры отверстия в черепе. Слесарничанье занимает часа полтора-два. Рашпилем Юрий Михайлович владеет вполне профессионально. Может быть, поэтому приобретение для нейрохирургов бормашины, которая ускоряет обточку до минут и как-то приближает к XX веку, считается не столь злободневным вопросом. Не знаю...
Легко ли внушать мысль об операции и выздоровлении больному, на глазах которого агонизирует сосед? Это приходится делать. Непоколебимая вера в чуткость, такт и душевность нейрохирургов. Может быть, она мешает руководству больницы согласиться с предложением врачей, которые хотят отгородить два коридорных холла для изолятора. Увы, нейрохирургия принимает а свои стены больных далеко не с царапинами. («Нам говорят: а где же им прогуливаться и отдыхать? Ну, у нас тут не до прогулок тому, кто лежит...»).
Но что толковать о таких тонкостях, как давление на психику, если не решен вопрос элементарного и грубого физического беспокойства? Отсутствие рентгенкабинета в отделении и вообще отсутствие специфического рентгеноборудования создает дополнительные трудности – лишняя транспортировка явно противопоказана большинству больных, врачам же осложнена задача диагностирования...
Нейрохирургов уважают в республике. И не только медики – уважают люди промышленности (бывало, вертолет нефтяников из Небит-Дага приземлялся прямо на больничном дворе, доставляя пострадавших или больных в нейрохирургию). Эти признание за неутомимость, бескорыстие и мастерство, доказанное спасением сотен жизней.
Нейрохирургия только что заняла «место под солнцем Туркмении», но сделала для республики очень много. Этого никто не отрицает. Тем более, настало время четко обозначить ее специфику – как профессиональную, так и социальную. Я хочу привести один разговор. Очень умный, опытный и понимающий врач сказал: в конце концов, надо пробивать все самим. В Москве, в Ленинграде, где только можно искать оборудование, связи, средства…
Вот-вот. Только и осталось упрекнуть Волобуева в недостатке предприимчивости. Этот упрек возможен при мысли, что нейрохирургия – кровное дело одного лишь Волобуева. Мне будет грустно, если не один мой собеседник так думает. Однако все, о чем здесь говорилось, – не похоже на случайность. И уникальный аппарат – шестнадцатиканальный электроэнцефалограф, стоящий в операционной другого корпуса (откуда его просят забрать за ненадобностью), и необходимый единственно нейрохирургам для ложного диагностирования – в общем, мне кажется, тоже не случай, а недооценка профессиональной специфичности нейрохирургии.
Мне нет необходимости повторять сегодня для нас нейрохирургия – не «показатель роста», а реальная необходимость. И четыре врача в ординаторской, что на втором этаже правого крыла корпуса обшей хирургии, не думают о своей профессии, как о поставщике исключительных случаев н удивление народу. Им тоже грезится мощная, оперативная, усовершенствованная и всеобъемлющая служба нейрохирургической помощи. Им нужна их бессонная, кровавая, нервотрёпная, физически и морально до предела напряженная работа.
И когда надо мной заурчит вертолёт, я почему-то думаю об этом. Может быть, опять что-то случилось с человеком – на Каспии или на Аму-Дарье, в Дарвазе или в Кушке…
…Ещё один, кому нужна нейрохирургия.
А. ТАРАСОВ.
Ашхабад.
